«Ты удовлетворен?» — раздался голос, все еще похожий на голос Ветра.
— Это твой настоящий облик?
«Он близок к настоящему, насколько возможно в этом мире. Теперь вопрос».
— А правда, что Нимоа держит мир на своей огромной спине? И несет на себе, направляя своими крыльями его полет в Пространстве Света?
Дракон ответил не сразу.
«Ты умен. И ты нравишься мне более многих, приходивших сюда. А Нимоа… Можно сказать, что держит. И уж безусловно направляет».
— Но это не ответ! — вскричал Ветер.
«Ответа нет. Нимоа всюду, он и есть этот мир. И я, и ты — порождения Нимоа».
Ветер молчал, переваривая сказанное. Тишину нарушил Дракон, угадав настроение гостя.
«Больше вопросов не будет. Прощай, Ветер. Ты выбрал хорошую Жемчужину, достойную тебя. Закрой глаза, и не открывай, пока не услышишь пенья птиц».
Ветер последний раз полюбовался Драконом, чтобы навсегда унести с собой его образ, и закрыл глаза. На какое–то время он потерялся в пространстве, как будто в пустоте повис, а потом почувствовал движенье ветра и услышал пенье птиц.
Открыв глаза, он обнаружил себя на том же месте, где отбивался ночью от дваров и впервые увидел Драконий Коготь. Теперь громада вновь стала обычной скалой, и ничуть не напоминала коготь Дракона. Да и нет у них когтей на самом деле. Время было утреннее, то самое, когда Ветер, казалось, вечность тому назад отправился к пещере, и отсветы Канна все еще причудливо меняли облик гор, только не так, как виделось вчера. Не удивительно, что раньше он ничего не мог разглядеть в окрестных камнях.
А вдруг все это ему приснилось, и ни с каким Драконом он не разговаривал? Где Жемчужина? Он прислушался к ощущению в ладони. Ладонь, да и вся рука, еще немного зудела, будто мурашки ползали. Не похоже на сон.
Ветер засобирался. Пора обратно, к людям, из этих диких мест, а время покажет, сон это или нет. Может, ему тоже встретится какая–нибудь старая кляча, и, как у Силивеста Брана, положит начало новой жизни. Как же хорошо вокруг: Канн снова в небе, цветы, птицы, — как долго он этого не замечал! И, преисполненный новых надежд, он привычно зашагал по выжженной Канном траве.
Канн склонялся к краю неба, когда кустарники, укрывшие холмы к северу от Ленивых Скал, сменились садами. Впереди лежало поселение горгов. Наверно, это Кийчен, куда Ветер и держал свой путь. В Бешек, через который пришлось пройти еще по дороге в Бешискур, он снова двинуться не рискнул. Уж больно эта деревенька ему не понравилась. Но что с них взять? Глушь, окраина. А рядом Бешискур, местность малоприятная. Вокруг поговаривают, что там темного народу полно и тварей всяких. Вот по окрестным деревням и боятся.
Ради справедливости нужно заметить, что Ветру за все время пребывания в Скалах ни один человек не повстречался, и тварей никаких не попадалось, кроме дваров, только звери, и то небольшие. Но когда в Бешеке узнали, что Ветер в Скалы направляется, да еще так запросто, собрались с дрекольем разным да со стрелометами (арбалетами этот мусор назвать язык не повернулся) и «провожали» до тех пор, пока он за околицу не вышел. И потом еще долго стояли, опасаясь, что нежеланный гость вернется. Уж лучше в Кийчен. Он помнил по рассказам, что поселок этот где–то рядом, надо только чуть забрать к востоку. Когда же вчера вечером путник наткнулся на чьи–то пастбища и обнаружил пустующие сторожки, где и переночевал, то понял, что на правильном пути.
И вот перед ним тянулись ряды аккуратно подвязанных чахлых кустиков. А вокруг никого, для здешних обитателей уже поздновато. Ветер порыскал немного туда–сюда в поисках зрелых плодов. Уже два дня, как он питался только ягодами манги, произраставшей тут в изобилии, но надоевшей до смерти. К сожалению, плоды были еще так зелены, что лучше уж давиться мангой, и Ветер уныло двинулся дальше, перевалил через холм. Выбравшись на вершину, осторожно огляделся, памятуя о том, как его приняли в Бешеке.
Кийчен оказался настолько большой деревней, что она не умещалась в просторной лощине, а взбиралась на следующий холм и там терялась. Ветер поискал глазами ночлежку, ведь больше ему некуда идти. «Счастливую» лошадь, подумал он с горечью, так и не встретил. Но, несмотря на зоркость, он так и не разглядел с холма подходящего строения и двинулся вперед наудачу. Можно там спросить, на месте. Вдруг горги здесь дружелюбнее, чем в Бешеке. Хоть, честно говоря, никаких неоправданных надежд на хороший прием для человека, пришедшего из Бешискура, Ветер не питал.
Он продолжал спускаться. Под ноги попалась тропка, и путник пошел по ней, пригибаясь слегка к кустам, чтобы заранее не радовать горгов своим появлением. Ближе к подножию холма слева от него поднялась невысокая изгородь, сплетенная из гибких прутьев манги, как раз до плеча. За изгородью тянулись бесконечные посадки. Видно, у кого–то тут очень много земли, обширные владения, и Ветер перегнулся через забор, изучая просторную постройку, скрытую за кустами в конце манговой ограды. Да уж, это явно не ночлежный дом, который сейчас так нужен Ветру. И ведь не спросишь, где он: здесь с ним даже разговаривать не станут, лучше держаться подальше.
Тем временем дом увеличился в размерах, показались ворота, и тут Ветра, уже было решившего тихонько проследовать мимо, смутили знакомые звуки, доносившиеся со двора. Он пригнулся, скользнул вдоль изгороди, заглядывая внутрь сквозь плетение прутьев. Недалеко от ворот он увидал, наконец, источник своего беспокойства.
Звуки «Гимна Канну» на родном для Ветра тармасе доносились с переднего двора. Пела молодая женщина, одетая в наряд горги. На скамье в скромном, но ухоженном цветничке она занималась рукодельем и пела песню своей далекой родины. Несомненно родины, потому что ее, светловолосую и светлокожую, нельзя было спутать со смуглыми и темноглазыми горги. Как дочь тармасов занесло сюда, на самый юг Империи Индурги, в эту глушь?
Он опустился на землю. Уйти, пока звенел этот свежий голосок, пока доносились родные звуки, у Ветра не было сил. Как же он одинок! Он вцепился в этот кусочек родины, словно не бывал там вечность. Женщина закончила гимн и начала колыбельную, одну из тех, что Ветер слышал не раз в Вальвире. Сколько грусти…
Путник пристально рассматривал певунью сквозь изгородь. Конечно, она тоже одинока, хоть цветы вокруг нее прекрасны, а дом богат и достаточен. Несчастная женщина. И такая красивая! Захотелось вдруг сказать ей хоть что–нибудь, все равно что, только на родном языке, что–то хорошее, чтобы у нее на сердце потеплело. Сознавая, что очень рискует, быть может, делает глупость, Ветер выпрямился в полный рост и, опершись на живую изгородь, начал с неведомой доселе силой:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
